Читальный зал
Но лишь на первый, на случайный взгляд,
Любую книгу наугад возьмите -
Нешуточные страсти там кипят...
ИСТОК КАМЫ. Всегда, особенно в детстве, волновало начало всего: как всё начинается? Особенно весенние ручьи. Вот он вытек из-под сугроба, маленький такой, даже маленькую щепочку не утащит, а вот он уже побольше-побольше, и вот это уже ручей, и мы отправляем в плавание по нему свои кораблики.
И всегда очень хотелось побывать у истока нашей реки Кильмезь, конечно, у истока Вятки, Волги, других рек. Увидев исполинскую мощь реки Камы в Перми, возмечтал о путешествии и к её истоку. И вот, только что, мечта сбылась, побывал.
Это Кезский район Удмуртии, село Кулига. Там красиво необыкновенно. Тем более ехали в такой солнечной день через просторы лесов и полей, сияющих золотым, красным, желтым, оранжевым, цветами прощания с летом. Но о прощании не думалось, даже казалось, что это цветение всегда тут, у начала Божия чуда, великой русской реки. И даже не надо было писать там на щите: «Исток великой уральской реки Камы», это, конечно, уральцы хотят Каму себе присвоить. А мы, вятские как? Да Кама километров тысячу проходит через вятские поля, питается Вятскими реками, особенно водами красавицы Вятки, какая она уральская? Она общерусская.
Конечно, Вятка смиренно растворяется в Каме, заканчивая и своё название, а вот что касается впадения Камы в Волгу, тут нам, и уральцам и вятским, досадно. Объясню. И гидрографы, да и все мы привыкли, что имя реке после слияния рек остаётся от той реки, что полноводнее, шире при слиянии. А Кама при соединении с Волгой гораздо шире Волги. То есть Волга должна была уступить имя Каме, которая шла бы благополучно далее до впадения в Каспийское море. Но нет, победила Волга. Да она, честно сказать, в общем-то и длиннее прошла путь до слияния с Камой. И согласимся, что века и века утвердили во мнении народном величие Волги, тут спорить не о чем.
В онлайн-формате состоялась церемония награждения лауреатов
второго премиального сезона Национальной литературной премии имени В. Г. Распутина
Лауреатом первой премии стал Владимир Крупин за книгу «Эфирное время». О писателе и его творчестве рассказал Президент Российского книжного союза Сергей Степашин. Он напомнил, что Владимир Крупин – автор более 30 книг, и процитировал слова Валентина Распутина, которые были написаны в послесловии к одной из них – «Рассказы последнего времени»:«По работам Владимира Крупина когда-нибудь будут судить о температуре жизни в окаянную эпоху конца столетия и о том, как эта температура из физического страдания постепенно переходила в духовное твердение. Творческий опыт В. Крупина в этом смысле уникален: он был решительнее большинства из нас, нет, даже самым решительным».
Национальная литературная премия учреждена в память о выдающемся русском писателе, публицисте, общественном деятеле Валентине Распутине. Основными требованиями, которые предъявляются к работам номинантов, являются неоспоримые художественные достоинства текста и общечеловеческие нравственно-патриотические ценности.
Есть выражение: что старый, то и малый. С годами я убедился, что оно очень точное. Это от того, что в старости все чаще вспоминается детство. Мелькнет что-то: дерево, цветок, человек, какая-то фраза в книге, картина, что угодно, а мысли уже уносятся в сияние ангельских лет, во времена безгрешной души. Или просто, без всякого повода, в счастливые минуты одиночества. Откуда-то сверху или со дна души всплывают и заполняют меня видения родины. Памятью зрения, которого оказалось очень много во мне, я вижу в подробностях улицы и переулки моего села, берега реки, заречные дали, тропинки, почерневшие от времени, необхватные березы по сторонам Великого Сибирского тракта, избы и дома под тесовыми крышами, вижу молодых родителей, братьев и сестер, друзей, вспоминаю до какого-то тончайшего умиления первые влюбленности, помню мальчишеские мечты умереть за Родину. Закрою глаза – черемуха цветет за околицей.
Памятью слуха слышу слабый лепет лесных ручейков, шуршание лиловых колокольчиков, шум берез и переплеск осин, вижу и слышу трепещущего в синеве жаворонка, а ночью не вижу, но впиваюсь слухом в гремящего на всю округу соловья, жарким днем стрекочут кузнечики во ржи, а зимой заменяют их братья – запечные сверчки. Им помогает басовое гудение печной трубы, такое мирное, теплое, что снятся золотые караваи свежего хлеба. Летом счастье вечернего костра и немолчное хоровое пение лягушек, звон молотка, отбивающего певучее лезвие косы, теплым вечером шорох дождя по старой крыше сарая, еще сквозь сон пастушеский рожок, мычание стада, девичья песнь в прозрачной летней ночи, плеск рыбы в омуте под обрывом – все это была такая чистота и полнота звучания, что только классическая музыка, услышанная позднее, была ей равна.
Но детство готовило и к восприятию живописи: на земле светилось дивное разноцветье и разнотравье, и надо было опасаться наступить то на солнышко ромашки, то на синенький василек, то на сплошное золотое цветение одуванчиков. Вызрев, легкие их семена летели на воду озер и серебрили ее. На уровне груди колыхалось золотое море колосьев, деревья вздымали яркую весной, светлую летом и желтеющую к осени листву, тихо опадающую на лесную тропинку. И русская зима, наверное, уже последняя в этом мире такая: в цвет молодой седины, с сияющими светло-голубыми пространствами, с легким занавесом снежной пыли, выбеляющим и без того белый притихший лес. И всегда-всегда высота разноцветного неба. И облака, белые на голубом. И тучи, серые на темном. Ликование, страх, почтение, восторг – все наполняло душу.
Уже давно меня никуда не тянет, только на родину, в милую Вятку, ив Святую землю. Святая земля со мною в молитвах, в церкви, а родина... родина тоже близка. И если в своем родном селе, где родился, вырос, откуда ушел в армию, в Москву, бываю все-таки часто, то на родине отца и мамы не был очень давно. И однажды ночью, когда стиснуло сердце, понял: надо съездить. Испугался, что вскоре не смогу одолеть трудностей пути: поездов, автобусов, пересадок. Надо ехать, надо успеть. Туда, где был счастлив, где родились и росли давшие мне жизнь родители. Ведь и отцовская деревня Кизерь, и мамина Мелеть значили очень много для меня. Они раздвинули границы моего детства, соединили с родней, отогнали навсегда одиночество; в этих деревнях я чувствовал любовь к себе и отвечал на нее любовью.
Когда вятский человек, живущий в городе Кирове, сообщает, что он собирается на Клару, а потом на Розу, в его словах нет ничего неприличного, ему надо побывать на улицах имени Клары Цеткин и Розы Люксембург. Конечно, это не улицы этих женщин, да женщин с такими именами и нет давно, это улицы, названные в их честь. Конечно, куда как более прилично и по-русски звучало бы: «Сегодня буду на Спасской, завтра на Никольской». Но вот пока Клара и Роза живут на вывесках в богоспасаемом граде Вятке, жителям приходится объясняться не совсем приличными фразами. Может, жители и привыкли, но ведь это дико звучит: «У меня квартира на Кларе». Или того чище: «Я живу в Кирове». Киров – это человек? Да. Так как же ты в нем живешь? В какой его части? В голове? А, может, гораздо ниже?
Но пока идут суды-пересуды по возвращению исторического имени столице области, обратимся к названиям улиц в ней. Причем, это очень даже не локально вятская проблема, а очень типичная для в с е х российских городов, и областных и районных. Вообще, немцы, приезжающие к нам, вполне могут думать, что они ходят по колониальным германским городам.
В нашей шумной и большой Москве?
Это как проверка нас на качество
В верности родимой стороне…
А. Шурыгин
