(Выступление на вечере Вятского землячества в Москве 20.01.2018 года)

    Земляки! Братья и сестры,  сыны и дочери вятской земли. Я  только что из Вятки. Там создано Общество по возвращению областному городу его исторического имени - Вятка.

   Вятка! Какое удивительное, сакральное имя. С детства помню, как дедушка по отцу сказал давнее присловье, которое как раз хорошо сейчас вспомнить: «Наши Святки высоки». А это выражение ещё произносится и так: «Наши с Вятки, вы с Оки». То есть в первом случае духовное наполнение слов, во втором географическое.

    Ещё впереди разгадка природы Вятского человека, его характера, загадка его силы, ума и выносливости. Но именно Вятского, а не кировского. Землячество наше  Вятское, а не кировское. И никто в Вятке, после смерти Кирова (Кострикова), никто не посягал на имя города. Учёные и юристы внимательно  изучили материалы всех митингов и собраний трудящихся. Выступающие  говорили об увековечении имени большевика, сподвижника Сталина, предлагали назвать театр его именем, улицу. Уржум (он мальчик из Уржума) предлагали назвать. Но чтобы областной  город?

     Давайте коротко скажем вообще о переименовании. Что оно несёт? Оно несёт искажение нравственной атмосферы в том месте, которое стало вдруг не Нижним Новгородом, а Горьким, не Самарой, а Куйбышевым, не Пермью, а Молотовым, не Петроградом, а Ленинградом, не Екатеринбургом, а Свердловском. Такие города разрушались быстрее других. В них убивалась русскость, традиционная архитектура. Смотрите, как  лучше нашего сохранились исконные города, соседи Ярославль, Кострома, Вологда.  В них даже дышится легче. Что нам за честь в Кирове? - Он человек? - спрашиваю я. - Да. - И вы в нём живёте? - Да.  - А в какой его части?  Уверен, что и Александро-Невский собор не был бы взорван в городе Вятке, а в городе Кирове он уже мозолил глаза местному начальству, которое выслуживалось перед московским. И вскоре взорвали  - оказывается расчищали место для памятника Кирову. А, получается, расчистили для очень серой в архитектурном отношении филармонии.

Подробнее...

 Каждый год, да не по одному разу он непременно приезжает в Вятку. Крупинские литературно-образовательные чтения (а ныне они отметили уже свое десятилетие) тому причиной, знаменитый на всю Великую Россию Великорецкий крестный ход, разудалой межрегиональный народный праздник «Вятский лапоть» в его родной Кильмези или еще какой значимый и существенный повод… А то и просто без всякого повода покинет он шумливую Москву, чтобы повидать родных, обнять друзей, походить неспешно по тихим улочкам старой части города, перекреститься и поклониться на главки старинных храмов.

 Первый лауреат Патриаршей литературной премии, знаменитый русский писатель Владимир Крупин с недавних пор и Почетный гражданин Кировской области. Хотя, сколько помнится, еще в советские времена он настойчиво и непреклонно выступал за Вятку. 

- Владимир Николаевич, хотелось бы вновь поговорить с вами  о возвращении городу родного имени Вятка. Не один год, даже не одно десятилетие вы поднимаете этот вопрос, но, как говорится, «воз и ныне там»… В чем причина? Общество, жители Вятского края не готовы к переменам? «Вятка всегда на запятках…» Или это инертность поведения, сила привычки?

- То, что вятские упрямы и твердолобы, это я давно знаю, сам вятский. И давно бьюсь за возвращение имени городу. И наслышался всяческих отговорок, скорее упёртостей, нежелания просто подумать, зачем надо возвращать имя Вятка. Говорят что угодно: «Мы привыкли». «А что это нам даст?» «Да ведь это дорого»… И тому подобное. Я пытаюсь оправдать сограждан тем, что они справедливо рассуждают: «Никто нас тогда, в тридцатые годы прошлого века, не спросил, хотим ли мы расстаться с именем города. Не спросили. Содрали с плеч русскую рубаху, напялили полувоенный френч Кострикова-Кирова и сказали: «Живи, город, часть Горьковского края,  дальше, будешь называться теперь по-большевистски. Будешь, в утешение, областным городом…»  Не спросили и переименовали. А теперь хотите, чтобы мы вас поддерживали? Нет уж, позвольте нам характер наш в обратную сторону показать…»

 Переименование, знаю это по рассказам и отца, и стариков, очень оскорбило наших предков. Легко ли: на всю матушку-Русь, на всё Зарубежье были знамениты, а тут вроде как прячут с глаз долой. И стали нас забывать. И доселе. Скажешь: «Я из Кирова». Сразу: «А где это? А, на Кольском полуострове?..» Не знают нас. Неужели это не обидно, а?

Милые кировчане, вдумайтесь: «Живу в Кирове». – «А Киров человек?» - «Ну да». – «Так в какой ты его  части живёшь? В голове или гораздо ниже?..»

- Знакомы ли вы с тем, как происходило возвращение родного имени Санкт-Петербургу, Самаре, Нижнему Новгороду, Екатеринбургу, другим российским городам, потерявшим имя в советский период?

  - Элементарно проходило. Если бы стали дебаты разводить, всякие референдумы, опросы, результаты  которых всегда подделываются в сторону заказчиков, так бы и был Ленинград. Переименовали в приказном порядке. Мне, например, дорог литературный Ленинград, блокадный, но обидно, что не вернули имя Петроград, которым назывался с начала Мировой войны Санкт-Петербург. Не очень-то это имя жаловали в России, не любили его онемеченность, прозвали Питером. Хотя и Санкт-Петербург, и просто Петроград – это ж не город царя Петра, а город святого апостола Петра. Но у Петрограда русское звучание.

     И Нижний – сосед Москве ближний, легко вошёл в сознание. Как и Екатеринбург, Самара, другие. А на Вятке заело. Не верю, что всем кировчанам уж так дорог дорогой Сергей Миронович, чтобы за  него держаться. Мы же не сжигаем тексты его пламенных речей, не свергаем его памятников, вернее, памятников ему,  не запрещаем его любить Но за что так не любить милую вятскому сердцу Вятку, чтобы терпеть маску, скрывающую её лицо?  Не с Кировым боремся. Но он в истории города – результат идеологии, а не исторической закономерности.

Подробнее...

 Как говорила бабушка моя...

 Вятский жаворонок

Интервью с Православным писателем Владимиром Николаевичем Крупиным

  Инна Воскобойникова (Воронова) родилась в 1978 году в г. Магнитогорске Челябинской области. Член Союза писателей России с 2003 года, поэт, журналист, экскурсовод. Супруг Антон по образованию сценарист (окончил ВГИК). Дочки Таня и Марина школьницы. Её свёкр писатель Николай Воронов (+ 2014 г.), автор известного романа «Юность в Железнодольске». Первое образование (высшее) - учитель русского языка, литературы, мировой художественной культуры. Второе - высшие литературные курсы при Литературном институте имени Горького (отделение литературной критики). Работает над книгой о творчестве и жизни писателя Крупина «Вятский жаворонок».

  Моя родина, Южный Урал, находится не очень близко от Вятской земли, от Приуралья. Но и у меня на малой родине есть выходцы из тех мест. Видно, они и принесли в наши края свой говор, привычки, обычаи… Так, в разгар лета мы с родителями собирали душистую дикую клубнику на горах, которые называются Вятскими (хотя от самой Вятки - Кирова находятся они на расстоянии больше чем в 800 километров). Интерес к личности вятского писателя Крупина появился у меня из-за совпадения моих взглядов и убеждений с творчеством Владимира Николаевича. Невольно сравнивая свой жизненный опыт и знания с героями книг писателя Владимира Крупина, я видела так много сходства в языке и в ситуациях, что, еще не зная ничего об авторе, была уверена - он южноуральский. Оказалось - вятский.

  Когда пятнадцать лет назад прилетела в командировку в столицу (тогда я работала журналистом в газете «Магнитогорский металл»), то попросила Владимира Николаевича об интервью. И при личной встрече убедилась в созвучии взглядов, говора. Так завязалась дружба с писателем и его родными. Все эти годы он был мой добрый собеседник (за это время вышло много совместных бесед в разных изданиях) и мудрый советчик, вдумчивый слушатель. Когда веду свои экскурсии по Переделкину - детские и взрослые экскурсии, - временами приглашаю на встречи с моими экскурсантами писателя Крупина. И получается праздник русского бессмертного слова! Как бегут деточки, чтобы обнять «дедушку Володю»! А он их целует в макушечку, каждому что-то свое, сердечное шепчет! А с какой радостью, с каким теплом он для них пишет автографы на книгах! Такое отношение сейчас - редкость.

  Когда удается хоть немного помочь Владимиру Николаевичу - перепечатать его пьесу или составить новую книгу, - сердце радуется, для меня это большая честь! И это доверие и дружба - великие сокровища!

«Работал всегда на бегу…»

- Очень многие интересуются, как Вы оказались в Москве?

- Я не рвался в Москву, меня сюда привезли в армию. Конечно, мы были счастливы – звание защитника Отечества было для нас не пустым звуком, тем более, служить предстояло в Москве!

Труднее всего было вжиться в атмосферу Москвы, когда я работал на телевидении, в издательствах, в газетах и журналах… Но меня, представьте себе, спасала крестьянская привычка рано вставать. Я честно говорил московским знакомым – звоните мне утром часов в шесть. Но никто за эти годы так рано не позвонил. Так как по своей натуре люди делятся на сов и жаворонков, то, получается, что я – вятский жаворонок, залетевший к московским совам…

- Как и когда вы работаете, Владимир Николаевич?

- Для написания даже коротышки много чего нужно: спокойствие, внимание, одиночество. А где их взять? Никогда не было этого триединства, писал всегда на бегу, судорожно, и вот, когда хвалят какие-то работы, какие-то выдержки цитируют, стараюсь вспомнить, как же я их писал. И вспомнить не могу. Не писал я, они сами написались - вот ответ.

Вообще, это самое счастливое, когда герои оживают, тут можно умственные усилия отключить, герои сами со своей ролью справятся (Пушкин писал Вяземскому: «какую штуку удрала со мной Татьяна - вышла замуж за генерала», то есть, не спросясь у Пушкина, маменьку послушала, а уж маменька знала, кого ловить дочке в женихи).

Дожил до того, что устаю от людей: возраст. Порой кажется, что ничего нового ни от кого не услышу. Но вот услышу что-то меткое, точное, веселое, тут я встрепенусь «как пробудившийся орел», оживу и записать хочу. И записать, конечно, забуду, и, конечно, порасстраиваюсь, и, конечно, успокоюсь. А среди ночи вспомню: ведь было же, было это слово, выражение - и где оно, куда исчезло, к кому полетело?

- Кем вы себя больше ощущаете - прозаиком, поэтом, публицистом, путешественником, общественным деятелем?

- Лежащим с хорошей книгой. Когда-то на траве, сейчас на диване. Теперь счастье себя никем не ощущать. Работа уже даже не как призвание и, как следствие, не радость, она уже просто необходимость. Такое ощущение, что кто-то за меня решает, чем мне заниматься. Как немец, планирую день, и как русский планов этих не выполняю.

- Вы выступаете на радио «Радонеж». Что дают вам эти эфиры?

- Тут очень важно, что на «Радонеже» прямой эфир. Редактора не вырежут чего-то важного… И еще хорошо, что «Радонеж» - это радио, а не телевидение. Слушатели радио все-таки более вдумчивые, чем телезрители. «А почему ты надел такую рубашку, она тебе не идет», - вот обычный отзыв на телепередачу.

Прямой эфир, вопросы отовсюду - это прикосновение к пульсу общественного мнения о событиях истории и современности. И конечно, мне всегда важнее мнение о своих работах читателей, а не критиков. Тем более сейчас, когда нет моих главных оценщиков, писателей Белова и Распутина.

- Трудно вам после книжной «реальности» возвращаться в повседневность? Не случается от этих переходов от книг к жизни некоей раздвоенности?

- Какая же это раздвоенность? Когда писал, я не уходил от реальности, и потому не надо в нее возвращаться. Написал о ком-то, о чем-то, да дальше живу. Они же, герои произведений, у меня не роботы, живые. 

Прелюдия славы

- Вы в молодости желали известности?

- Еще бы! На этом желании нынешнюю молодежь вся либеральная машина охмурения настраивает на успех, на доходы от этого успеха (у меня даже была статья про Книгу рекордов Гиннеса, я ее там назвал: «Книга рекордов дикости»). Я тоже не в башне из слоновой кости жил, тоже мечтал, что стану знаменитым. Сейчас, и уже давно, не то. Известность для меня обременительна. Чины и должности помогали в общественной жизни (борьба с поворотом рек, за возрождение Храма Христа Спасителя, за возвращение исторических наименований, за издание русского философского наследия...). Что говорить, у меня полжизни была сплошная борьба. Были в той борьбе жертвенность, забвение себя ради общего дела, но не было того, что пришло позднее - православного осмысления жизни. Но если бы время, угробленное на общественную деятельность, ушло на литературу, то лучше ли было бы? Вряд ли. И сама моя литература кому бы помогала, если б её хозяину было все равно, повернут ли реки, выстроят ли Храм?

- Есть ли у вас книга, которую нельзя было не написать?

- Может быть, повесть «Боковой ветер» - возвращение к детству и юности. Как и «И вот приходит мне повестка», «Прости, прощай», то есть автобиографические. Но как бы я ни относился к Белинскому, им убийственно точно сказано: «На воспоминаниях о юности наша литература далеко не уедет». Хотя отдать поклон началу сознательной жизни было совершенно необходимо, это как пропуск в темы взрослые. Повести писались легко, пришли в Москву как освежающий зов в чистоту родины. Но я и вообще, не сочтите за похвальбу, всегда писал легко и быстро. Откуда мне такой подарок, не знаю.

Подробнее...